Люди легенд. Выпуск первый - Страница 98

К оглавлению

98

«Хорошо бы авиабомбу достать!» Кто подал эту мысль, Андрей не помнит, но за нее немедленно ухватились.

Группа под руководством Квитинского в поисках неразорвавшихся авиабомб обшарила всю округу, и лишь за двести километров от Олевска бомбы были найдены.

Андрей знал, кому поручить такое сложное задание. Не встречал он более находчивого и сметливого бойца, чем Квитинский. Впоследствии, когда нужно было назвать самого достойного из партизан для представления к званию Героя Советского Союза, Андрей, не задумываясь, назвал Вячеслава Антоновича Квитинского, или просто Славу, лучшего партизанского бойца.

Неказистая, топорная, но крепкая и надежная платформа–торпеда наконец стояла готовая в путь. Осталось определить подходящее время, доставить платформу к железной дороге, поставить ее на рельсы и пустить мотор.

Вооружившись топорами, пилами, партизаны рубили деревья, делали клади через болота, прорубали в лесу 12–километровый путь от лагеря до Тепеницкого переезда, откуда решено было запустить торпеду.

Операция прошла четко, строго по плану, который разрабатывался с величайшей тщательностью. Одна группа, хорошо обученная и натренированная, сняла немецких часовых на переезде. Сделано это было чисто, без шума. «Ювелирная работа», — довольный собой говорил партизан Рахманов, возглавлявший группу «Капут фашистским часовым». Другой группе, под командованием Васюка, было поручено поставить платформу на рельсы. В задачу бомбовозов — их возглавил Калмыков — входило на специальных носилках перенести авиабомбы с повозки на платформу. Монтажом, установкой мачты и запуском занимались другие люди.

Десятки наблюдателей, выставленные в районе моста, следили за каждым шагом немцев. Все шло хорошо. Фашисты не догадывались, какой «подарок» готовят им партизаны. И они ничего не предприняли, когда на рассвете увидели на бешеной скорости мчавшуюся к мосту платформу.

Все произошло, как по расписанию. Платформа въехала на мост, мачта ударилась о станину, взрывной механизм сработал четко. Раздался огромной силы взрыв, и стальные фермы моста рухнули в Уброть.

На правом берегу в это время стоял готовый к отправлению немецкий эшелон, из вагонов которого к небу глядели жерла орудий. Эшелон так и остался неотправленным.

Сколько таких немецких составов, следовавших к фронту, застряло за Убротью! Удар состоялся. Хороший удар!

…Закалялся и рос в огне войны партизанский отряд. Маленькая группа, высадившаяся снежной зимой сорок третьего года на ковпаковские костры и состоявшая всего из семи человек, выросла за год в крупное партизанское соединение, насчитывавшее свыше тысячи бойцов. Эти люди, неустрашимые и отважные, не давали пощады врагу, били его смертным боем, своим каждодневным подвигом приближали час грядущей победы.

Командовал этими людьми невысокий, русоволосый офицер–пограничник, коммунист Андрей Михайлович Грабчак, удостоенный высокого звания Героя Советского Союза.

А. Зиначев
ВЫПОЛНЯЯ ОТЧИЙ НАКАЗ

В середине августа 1941 года в Сестрорецке остро почувствовалось дыхание фронта. В городе часто выли сирены, извещая жителей о налетах вражеских самолетов, на улицах рвались бомбы. В один из таких дней состоялось экстренное заседание горкома партии, на котором обсуждался вопрос о создании партизанского отряда. После информации секретаря горкома слова попросил худощавый, по–военному подтянутый человек в защитном костюме:

— Прошу записать меня. Верьте, с врагом буду драться, не жалея жизни.

Это был председатель Сестрорецкого городского совета Осоавиахима коммунист Григорий Петрович Григорьев.

Через несколько дней был сформирован небольшой партизанский отряд из рабочих завода имени Воскова. Григорьева назначили командиром отряда.

20 августа 1941 года сестрорецкие партизаны направились через Гатчину к линии фронта. В сумерках отряд добрался до зоны болот. Шли по зыбким топям, иногда по пояс в воде. Шли всю ночь. В районе станции Семрино Витебской железной дороги партизаны разбили первый свой лагерь.

* * *

Лес застыл в тягостном, сонном полумраке. Ни звука, ни шороха. Безжизненно опустили опаленные ветви старые ели. Лишь изредка, когда долетает сюда грохот далеких артиллерийских канонад, еловые лапы мелко вздрагивают, роняя на землю бурые, сухие иглы. Греются у костра партизаны, думая про то, как сложится теперь их жизнь. Потрескивает сушняк. Кто‑то тихонько напевает задушевное, грустное. А вокруг темень: без привычки невмоготу.

Григорьев сидел у костра, поджав ноги, молчал, тоже о чем‑то напряженно думал. Он хорошо и давно знал каждого, кто был сейчас с ним рядом, как знали и они своего командира не год и не два: у него учились стрелять из малокалиберной винтовки, бросать учебные гранаты, ползать по–пластунски… И делал он все с высокой воинской требовательностью, словно знал: скоро война!

— А гонял ты нас, Петрович, видать, не зря, — вдруг нарушил молчание пожилой партизан. — Вон как заполыхало вокруг. Всюду горит, всюду стреляют.

— Не зря, это ты верно говоришь, — отозвался Григорьев.

Кто знает, может, именно в эту самую минуту вспомнил Григорий Петрович всю свою жизнь, которую и прожить‑то не успел как следует, может, письмо отца вспомнил, полученное незадолго до ухода в партизаны: «Люби, сын, родную землю: ее леса, поля, реки, сам воздух ее люби. А за ней не пропадет. Она одарит тебя и силой и разумом». Такие слова не забываются. Григорий воспринял их, как отчий наказ.

98